Мой новый французский приятель, смуглый тридцатилетний мужчина с длинными темными ресницами, широкими плечами и маленькими руками сказал мне в первый же час знакомства две вещи: 1) «Ты прекрасна! — естественно, куда же без этого… — Когда я тебя увидел, сразу же понял, что это coup de foudre». (Прим.: удар молнии, любовь с первого взгляда). 2) «Тебе со мной будет хорошо», — заверил он меня.

Первое заявление меня слегка раздражило, ах, мужчины, мужчины, когда вы перестанете говорить подобные глупости, они же звучат совершенно неправдоподобно. Но второе своей безапелляционностью и самомнением вызвали вполне понятное любопытство, поэтому я согласилась, чтобы он показал мне, насколько с ним может быть хорошо.

На следующий день он отвез меня в Сент-Жермен. Мы гуляли по лесу, Соэм все время приобнимал меня за талию, что мне казалось явным излишеством. Была прекрасная осень, черт возьми, ради нее одной стоило бросить все и оказаться в Париже, воздух был прозрачен и светел, замок замер в тишине, словно легкое бессловесное кружево, пахло скатывающимся в небытие летом, шорохом листвы под ногами, бессовестным сигаретным дымом на моем языке, лошадками, которые все как на подбор были моей масти, духами, металлическим холодком ключей в моем правом кармане, кружащим голову мужским запахом, французским языком, легкими облачками, в общем, пахло самой жизнью.

Он все время болтал, рассказывал о Франции, о животных, об обычаях, о женщинах, о сексе, о юге, куда он хочет со мной поехать, о политическом положении России, о русских фильмах про Сталинград, о том, что именно Россия, а вовсе не Америка выиграла вторую мировую войну, и что американское правительство — это мировая мафиозная группировка, у которой Европа лижет руку, как сука во время течки. Оказалось, что он довольно умен — то, что делает неотразимым для меня любого мужчину, образован и в целом, обладает той же жизненной философией, что и я — вещь совершенно невероятная.

Я сказала ему, что он говорит очень хорошо, и, пожалуй, это то, что может меня увлечь, но в данный момент я хочу, чтобы он молчал, потому что этому лесу совершенно не нужны слова, и этой осени тоже, и мой французский не так хорош, чтобы все это объяснить, и я надеюсь, что он меня поймет. Тогда он прижал меня к себе, обхватил мой затылок и полез целоваться. Я расхохоталась. Он не мог понять, в чем дело, я хохотала и хохотала, тем больше, чем больше видела его разозленное лицо. Потом объяснила со смехом, что все это совершенно не важно, я не люблю, когда нарушают мое личное пространство, и он принял меня не за то, что я есть на самом деле.

Он сказал, что я очень скромна, и, наверное, у меня очень немного опыта в подобных делах. Эта мысль меня позабавила, и я сказала со смехом, что да, наверное, у меня совсем нет опыта.

Он спросил, почему я не ношу сексуальную одежду, предпочитаю джинсы, кроссовки и свитера. Во Франции, сказал он, миллионы одиноких женщин, и все они тратят кучу денег на модную сексуальную одежду, на косметику, на свое лицо, они делают все, чтобы привлечь мужчину, это главная цель, потому что время скоротечно, и я, если не задумаюсь об этом, если не буду пользоваться моментом, обнаружу однажды, что я потолстела, обрюзгла и опустилась, что дома меня ждет только собака или кошка и никому до меня нет дела.

Я ответила, что мне это совершенно все равно, что я люблю себя, и осознания этого вполне достаточно, что в моей жизни нет великой цели привлечь мужчину, я от этого давно устала и хочу, чтобы меня оставили в покое, и я не хочу выпячивать свою сексуальность, потому что это было бы чересчур, и во мне гораздо больше мужского, чем женского, и меня это устраивает.

Он спросил, какая моя самая буйная сексуальная фантазия, все во Франции, сказал он, помешаны на сексе, они занимаются любовью очень много, много говорят о ней. Я сказала, что это не та тема, на которую стоит много говорить, потому что те, кто говорят много о сексе, обычно ничего в нем не понимают.

Мы вышли из леса, прошлись по парку, в котором зеленые медные змеи пускали пузырящуюся воду в тихую глaдь прудов, по красным дорожкам, в кафе, выпили кофе, потом я пила пиво, а он колу, потому что он был за рулем, мы молчали, он сказал, что хочет быть со мной, что хочет узнать меня поближе, потому что я умна и красива и он меня обожает. Я смотрела на улочки, освещенные фонарями, и чем больше он пускал в воздух ненужного словесного хлама, называемого ухаживанием, тем больше меня сносило куда-то в сторону от него, и я скучала по тем, кто остался где-то далеко. Он отвез меня домой и сказал, что позвонит завтра.

Мы гуляли еще несколько дней. Он показывал мне Париж — Париж днем, Париж утром, Париж вечером. Мы пили: я — пиво, он колу, мы разговаривали, он поправлял мои грамматические ошибки, он гладил под столом мои колени и руки, и я возмущалась, мы говорили об Африке, он гладил мои руки и лез целоваться, я возмущалась, он говорил, что я странная, что он меня любит, спрашивал, люблю ли я его, я говорила, что нет, он смеялся, я хмурилась, потом смеялась, я напевала французские песенки, путая слова, он поправлял. Шел дождь, мое настроение портилось, дни стирались, как будто ластиком по почерневшему от карандашных набросков листу, я скучала, Соэм начинал мне надоедать.

Когда он сказал мне, что мы будем делать вместе на Рождество и весной следующего года я почувствовала легкое, уже знакомое беспокойство и страх, как будто кто-то пытается спеленать меня как мумию, положить в саркофаг и поставить под стекло в музее. Я сказала ему, что основная черта моего характера — это свободолюбие. Соэм ответил, что я могу делать все, что хочу, и не надо быть такой холодной, я могу даже спать с кем хочу, его это совершенно не смущает, если только я позволю ему при этом присутствовать.

Мы ехали по мокрым улочкам, я прищурила глаза, едва сдерживая ярость, и спросила: ты знаешь, что все французское — не то, в чем я сильна, скажи мне какие-нибудь синонимы у слова «идиот».

Он ответил: ну, есть слово idiot, есть слово stupid, есть слово… И он назвал семь синонимов, терпеливо объяснив разницу каждого из них.

— Спасибо, —  с благодарностью ответила я. — Это такие слова, которые следует знать наизусть и всегда держать при случае в кармане. А теперь прощай, — и я повторила все семь слов, раздельно, с истинным наслаждением.

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — проговорил он недовольно.

— Alors, — проговорила я медленно, — si tu ne comprends pas ce que je te dis en français je te le repeterai en russe (если ты не понимаешь того, что я говорю тебе по-французски, я повторю на русском): пошел к черту!!!

Я заставила его остановить машину и выскочила из нее, хлопнув дверью. Глядя на его неудоменное лицо, я начала хохотать, как сумасшедшая. Я шла по улице, куда глаза глядят — и хохотала, хохотала. Потом резко прекратила, сказала, все, хватит, черт бы побрал всех французов. Прохожие смотрели на меня как на полоумную, но мне давно не было так весело. Я подумала, какое счастье, что он не знает, где я живу, только имя и телефон, а я, естественно, больше никогда не отвечу на его звонки. Мне снова стало скучно.

Париж, 2008