Проснуться в полпятого утра, и больше не уснуть.

Пью обжигающий чай при свете солнечной лампы, в которой блики дня пойманы в микросхемы и провода. Смотрю на личное ночное солнце, наблюдаю движение планет и галактик внутри себя.

Как быстро мы все повзрослели. Мы так долго шли к зрелости, что заблудились по пути, и стали взрослыми раньше, чем стали счастливыми. И только на этой границе между тенью и явью, между сумраком и светом, я понимаю, что быть собой – это условность, и быть взрослой – это условность, и быть счастливым или несчастным – это условность, как есть – условность, иллюзия, майя – и весь этот мир.

Все вокруг живет, дремлет, видит дрожащие, как капля росы, сны, готовится пробудиться к жизни. Хотя, конечно же, жизнь, в этом молчаливом сумраке, не прекращается ни на секунду, на этой границе между мирами, между видимым и тем, что вижу я, жизнь продолжает идти.

Жизнь прорастает через нас, как крохотный драгоценный росток, который мы согреваем обеими руками, поливаем нашими слезами и нечаянной радостью, топим в вине, как забытую истину, продаём за бесценок как рабочие часы.

В это сумрачное время, когда даже коты спят в своих кошачьих колыбелях, посапывая в усы, я вижу мир, который прорастает из пустоты, вижу, как пробиваются корни, сплетаясь в мицелий – огромный пульсирующий мозг этой планеты, как поднимают головы деревья и травы и тянутся через темную живую массу земли и воздуха к космосу, чувствую, как движутся океаны, населенные гигантскими слепыми тварями, как меняются клетки в нашем теле, как тысячи непрожитых вероятностей рождают все новые версии нас в параллельных мирах.

Сказать об этом – и никто не поверит. Написать об этом – и мне поверят все. Это надо увидеть, прочувствовать всем телом, прожить. И написать об этом так, чтобы поверили.

И я не сплю.

И я не сплю.
И движутся в теле океаны и реки, приливы и отливы, огни большого города и марсианские ветра.

Я снова и снова рождаюсь в Шумере, в Древнем Египте, в Нью-Сеуле, на далекой планете, которой уже нет, или которая скоро будет, через тысячи миллиардов лет, и я несу свой крест на Голгофу, пишу картины, вызываю духов, завоевываю миры, рождаюсь и рожаю детей, и у меня как будто бы больше нет души, а есть только свет и пламя, потому что то, что за душой, то, что глубже души, то, что за всеми этими прошлыми жизнями, за будущими жизнями, за настоящим, за бесконечностью – это свет, единый свет, и есть ещё то, что ещё глубже, вечнее, бездоннее, то, что там, за светом.

И туда со мной не каждому по пути. Хотя все мы там будем и все мы там были. Там исчезает пространство и время, все, что происходит, происходит ежесекундно в единой точке, которая ничто, и отражается, и рождается, и никогда не умирает, и вдруг исчезает, растворяется в свете, и том, что за светом, за тьмой, за жизнью, растворяется в блаженном ничто.

Жизнь идёт и никуда не движется.
В этом полумраке утра легче всего поверить, что жизнь длится и длится, вечна и неутолима, как и в то, что жизни по сути не существует. Очнуться от повседневности наших снов и увидеть и будущее, и настоящее, и прошлое, и все это в здесь и сейчас. Застыть на краю вечности, прорасти мировым деревом через бездну океана в небо, прочувствовать, как от одного движения моей руки рождаются цунами на другом конце Земли, прочувствовать свою власть и безвластие, время и безвременье, себя и полное отсутствие себя.

И жить, жить, жить…