В пятницу, в день рождения Мари-Аликс, отец подарил ей куклу. Он торжественно внес подарок в дом в огромной коробке, украшенной бантами. Валери хлопала в ладоши, пока Мари-Аликс и Клеман разрезали ленты и доставали игрушку из шуршащих, пахнущих духами бумаг. Кукла была в розовом платье с передником и розовых сандалиях, она казалась очень красивой. Мари-Аликс поцеловала — сначала отца, а затем — Валери. Клеман тоже поцеловал — сначала Валери, а потом отца. У куклы были пронзительные голубые глаза, восковые щеки, пушистые ресницы и длинные ноги в белых носках с оборками. Когда куклу наклоняли, она прикрывала глаза ресницами, которые отбрасывали на ее бледное, будто прозрачное личико, легкие тени, и в ее груди кто-то говорил детским голоском — Мама!
— Идите, играйте! — сказала Валери детям. — Через час будем ужинать.
— Мама, можно я останусь с тобой? — заныл Клеман. — Я буду тихо!
— Можно! — сказала Валери и улыбнулась сыну. Она взяла его за руку, и они вместе пошли на кухню.
— Тебе нравится? — спросил отец устало.
— Да, — сказала Мари-Аликс. И прижала куклу к груди. Кукла была как живая — так сильно она походила на человека, но в ней не было жизни. Она была похожа на мертвую девочку. Мари-Аликс стало страшно.
— Это Валери выбрала тебе подарок, — сказал отец и потрепал Мари-Аликс по голове. Он делал это редко. Мари-Аликс стояла в прихожей и смотрела на него в упор.
— Иди, играй, дочка! — сказал отец, рассеянно. Теперь он стоял к ней спиной, снимая обувь.
— Папа, — набралась смелости Мари-Аликс.
— Да?
— Можно я завтра приглашу друзей на день рождения?
— Ты же знаешь, что нам сейчас не до того. Мы завтра уезжаем.
— Но Клеман же приглашал…
— В следующий раз, дочка! — сказал отец устало. — В следующий раз. Может, когда мы вернемся.
— Но Клеман!
— Клеман маленький. Тебе уже 10 лет!
— Но пап!
— Перестань капризничать!
Из кухни доносились веселые голоса Валери и брата Мари-Аликс. Клеман выпрашивал конфеты. Валери давала их.
Мари-Аликс почувствовала себя такой уставшей, как будто это она вернулась с работы домой. Отец прошел в салон и сел читать газету. Мари-Аликс смотрела на его кудрявые волосы и изборожденный морщинами лоб, на его крепкое, грузное тело, и ей казалось, что она видит его по телевизору — так он был далеко.
Девочка поднялась в детскую, прижимая игрушку подмышкой. Там она посадила куклу на диванчик и сама села напротив. В комнате было тихо, как будто кто-то выжидающе затаил дыхание. Мари-Аликс смотрела на куклу. Кукла смотрела на нее.
— Если бы у тебя были веснушки, тебе бы это пошло, — сказала Мари-Аликс зло.
Кукла не сводила с нее глаз.
— Я назову тебя Фло, — проговорила Мари-Аликс.
Кукла молчала.
— Это хорошее имя, ты не находишь?
Кукла упрямо молчала. У нее были светлые волосы, заплетенные в косицы, и на каждой косице — розовый бант.
Мари-Аликс сбросила куклу на пол и повалилась на диван, закрыв глаза.
Детская была на чердаке, и сквозь скошенное окно в потолке в комнату проникал вечерний сумрак. Было немного душно, Мари-Аликс чувствовала, как ее тело покрывается испариной. Вскоре стало совершенно нечем дышать. Мари-Аликс встала, приоткрыла окно и снова легла. Кукла валялась на боку, задрав ноги и разбросав юбки, и строго смотрела на нее одним глазом. Второй был прикрыт. Вечерело. Несколько капель дождя расплылось на стекле. Мари-Аликс зарылась головой в подушку, чувствуя, что ее душат слезы.
— Мари-Аликс! Мой руки и спускайся есть немедленно! — послышался на лестнице голос Валери.
Мари-Аликс спустилась в ванную и долго терла руки мылом, с ненавистью вглядываясь в свое отражение в зеркале. Она смотрела на свои коротко стриженные темные волосы, голубые глаза, в эти смешные губки и пухлые бледные щеки, и все, что она видела, отвращало ее. Она потерла глаза и улыбнулась пару раз, чтобы казаться веселее, но это не помогло. Тогда она отвернулась от зеркала и спустилась вниз, медленно, как только могла.
В столовой пахло праздничным пирогом и курицей. Валери смотрела на Мари-Аликс с привычной полу-улыбкой. Вся семья была в сборе. Отец уже сидел за столом и голодно всматривался в сковородки и кастрюли, источающие вкусный запах на плите.
— Дорогая! Ты сегодня стала совсем взрослая! — мачеха обняла ее и расцеловала в обе щеки. Эта женщина была худенькой, несмотря на свои сорок лет, и очень красивой, от ее шеи пахло цветами.
— Спасибо, Валери! — сказала чинно Мари-Аликс. Валери поморщилась. Она бы предпочла, чтобы та звала ее мамой. Девочка по опыту знала, что у них еще будет долгий разговор на эту тему вечером, перед сном.
Ели молча. Только Валери иногда резко отчитывала Клемана за то, что он отказывался доедать салат или мясо.
За окном совсем стемнело, и в стекла барабанил дождь, холодный воздух бродил по дому, забирался под стол и касался босых ног Мари-Аликс, заставляя ее ежиться от холода.
После еды Валери и Клеман выключили свет в столовой и долго шушукались в соседней комнате, а потом торжественно внесли пирог со множеством свечей. Глаза отца сияли под стеклами очков, отражая блики этих огоньков, Мари-Аликс задула свечи, загадав желание, про себя, конечно.
Отец, Валери и Клеман хлопали в ладоши.
Потом все вместе ели пирог, и Клеман получил больше всех. Потому что он был маленький, и ему не надо было следить за фигурой, как Мари-Аликс, которая была, как и ее отец, полновата.
Вечером они сидели все вместе и смотрели какой-то мультфильм Уолта Диснея, в честь дня рождения. Она даже не запомнила, что это был за мультфильм, потому что отец позволил ей сегодня сидеть на его коленях, и она уткнулась носом в его шею, боясь дышать, а Клеман все время капризничал, заглушая телевизор.
Перед сном, когда Мари-Аликс уже лежала в кровати, почистив зубы, Валери принесла ей куклу, оставленную в игровой комнате. Она посадила ее на столик в изголовье кровати Мари-Аликс.
— Ты забыла закрыть окно, — сердито сказала Валери. — Столько воды натекло, что весь ковер промок.
— Прости, Валери, — сказала Мари-Аликс. И, подумав, добавила: — Я не хотела.
— Еще бы ты хотела! Попробуй сама отмыть этот ковер. Нашли себе домработницу. Я и готовлю, и убираю, и работаю. Нет, ты хоть понимаешь, как я устаю за день?
Мари-Аликс сжалась под одеялом. Она очень не любила, когда Валери сердилась. Валери была такой красивой, а когда она сердилась, у нее под глазами появлялись злые складки, и рот сжимался таким образом, что она переставала казаться молодой, и выглядела на все свои сорок лет, и даже старше.
— Простите меня, Валери, — пробормотала Мари-Аликс.
Женщина внимательно посмотрела на нее. Она больше не казалась недовольной, только еще более уставшей и чужой.
— Я же говорила, что ты можешь называть меня мамой, — сказала Валери, потрепав ее по плечу. — Ты знаешь, что я люблю тебя, как родную дочь.
— Да, я знаю, — сказала Мари-Аликс.
— Мари-Аликс, ты прекрасная девочка, и я счастлива возможности растить тебя, я очень люблю твоего папу, и хочу, чтобы нам было хорошо вместе. Понимаешь?
Мари-Аликс кивнула. Никогда еще она не ненавидела так сильно свое дурацкое имя.
— Будь умницей, — мягко сказала Валери. Мари-Аликс обещала. Валери поцеловала ее в лоб и ушла, закрыв дверь и выключив свет. Мари-Аликс слышала, как она что-то пела в соседней комнате Клеману, а потом все стихло. Дом погрузился в тишину, похожую на ватные затычки в ушах. В деревеньке, в которой они жили последние три года, редко бывало шумно. Здесь и люди-то редко встречались.
Мари-Аликс посмотрела на тумбочку, на которой сидела ее новая подруга. В свете луны кукла казалась почти зловещей. Мари-Аликс смотрела на куклу. Кукла смотрела на нее. В конце концов Мари-Аликс почувствовала, что ее пальцы цепенеют от ужаса. Она судорожно встала, схватила куклу и запихала ее в шкаф. Та закрыла глаза и сказала жалобным голосом: Мама. Мари-Аликс бросилась в кровать, забилась под одеяло, дрожа от страха, и плакала, пока не уснула.
На следующее утро начинались каникулы. Было решено, что этой весной они едут всей семьей на остров Де Ре. Все утро папа и Валери суетились по дому, собирали вещи и прикрикивали на детей, которые то и дело попадались им под ноги. В конце концов Клеман был посажен перед телевизором, а Мари-Аликс отправлена в свою комнату. Она входила в нее с бьющимся сердцем — ведь где-то в ящике там лежала кукла. Мари-Аликс сидела за партой и раскрашивала журнал для девочек, все время чувствуя за своей спиной чье-то обиженное настороженное присутствие.
Через два часа ее позвали спускаться вниз со своим рюкзаком. Мари-Аликс торопливо вышла в сад, где перед машиной суетился папа, привязывая велосипеды к корпусу машины.
— Через пятнадцать минут выезжаем! — заявила Валери.
Клеман уже сидел в машине, в своем детском сидении, пристегнутый ремнем безопасности и с пакетом конфет в руках. Он помахал Мари-Аликс пухлой ручкой. Девочка любила брата — он был забавный.
— Складывай свой рюкзак в багажник, — командовала Валери. — Ничего не забыла? А твоя кукла? Разве ты не хочешь взять эту красавицу с собой?
Мари-Аликс обреченно поднялась в комнату. Сквозь ставни пробивались узкие полоски света, в которых глаза куклы сияли каким-то злорадным торжеством.
Зажав Фло под мышкой, Мари-Аликс спустилась вниз и села в машину. Кукла сидела у нее на коленях.
— Можно я поиграю с ней? — спросил Клеман. — Я буду осторожно.
— Да, конечно.
Мари-Аликс отдала куклу ему и вздохнула. Клеман, удивленный столь легкой победой, держал Фло на вытянутых руках, не зная, что с ней делать.
— Будь осторожен, — сказала Валери с переднего сидения. — Кукла очень дорогая.
Они наконец-то выехали.
Они ехали часа три. Отец вел машину, потому был насторожен и почти не разговаривал. Мари-Аликс сидела чинно, прижавшись щекой к прохладному стеклу и с любопытством смотрела на дорогу. Мимо пролетали машины, поля с желтыми цветами, длинные металлические вертушки, каменные дома, обвитые плющом, амбары, деревья и люди. Мари-Аликс могла часами смотреть на дорогу из окна несущейся на все скорости машины — ничто не интересовало ее в эти моменты и ничто не печалило, впереди была неизвестность, в которую хотелось зарыться с головой, а позади — ничего, и это ничто было мягким, как перина.
Пообедали они в каком-то придорожном ресторанчике, и еда казалась вкусной, несмотря на то, что в ней не было ничего особенного, — это все от голода. Клеман прижимал к своей груди куклу, как триумфатор-завоеватель, и Мари-Аликс была рада, что кукла оставила ее в покое, занявшись ее братом.
Они приехали на Де Ре часам к пяти. Снятый Валери дом находился на маленькой улочке, называемой Акварельной, состоявшей из пяти маленьких домов с веселыми белыми ставнями. Здесь жил художник — рядом было его ателье с картинами, при взгляде на них на языке появлялся привкус морской воды, и по соседству с художником временно жили несколько старых семейных пар, которые, как и семья Мари-Аликс, приехали сюда на каникулы. Выбранный Валери дом был двухэтажный и самый лучший на этой улице, и в нем тоже было очень много воды и соли: на стенах висели барометры и модели кораблей, а также потускневшие от времени картины с парусниками и веселыми загорелыми моряками, было много книг, также здесь было очень влажно, и в этой влажности чувствовались будущие простуды и прохладные утра. Пока Валери выгружала в холодильник продукты, а отец раскладывал вещи по шкафам, дети обследовали весь дом, и остались им очень довольны — в нем было множество тайников, будто созданных для игры в прятки, большой стол, чтобы есть, детская с двумя кроватями, окна, в которых ярко светило солнце, и ящерицы, которые прятались в стенах в саду.
— Папа, папа! — кричал Клеман. — Я нашел улитку! Улитку! Папа!
Он был счастлив. Мари-Аликс улыбнулась, слушая, как он визжит от восторга где-то внизу, и растянулась на кровати.
— Себастьян! Зови детей ужинать! — послышался голос Валери из кухни.
В лестничном проеме показалось лицо отца.
— Мари-Аликс, мой руки и спускайся!
Его лицо, обычно сосредоточенное и серьезное, будто озарилось внутренним светом, в нем чувствовалось радостное спокойствие человека, который много работал, а теперь отдыхал.
Ели молча, притихшие и уставшие. Мари-Аликс помогла Валери сгрузить тарелки в посудомоечную машину, и тихо спросила:
— Можно я пойду прогуляюсь?
— Иди, только недалеко. Куда ты пойдешь в такой поздний час?
— К океану, — тихо ответила Мари-Аликс.
Она спустилась вниз по улице с бьющимся сердцем. Вечерело, и сумрак спускался ей на плечи. Она шла по лесу, в котором низкие, будто кустарники, деревья, клонились вниз, приветствуя ее своими уставшими лохматыми головами, и ей дышалось легко, и где-то там, внизу, слышался рокот океана, который она никогда раньше не видела, и от предвкушения встречи с ним у нее в животе что-то сжималось и дрожало.
— Постой!
Ее нагонял отец.
— Не стоит ходить одной по незнакомому лесу. Ты еще слишком маленькая.
Мари-Аликс согласно кивнула, когда он взял ее за руку. Они шли вместе, притихшие от величественного шума, который звучал все громче и громче, накатами, как будто качели, взлетающие к небу, и снова опускающиеся на землю — вверх, вниз, — звучал океан, звенел, как сотни разбитых зеркал, плакал тысячей голосов; и это было прекрасно, и хотелось снова и снова молчать, и они молчали, как сообщники.
Они спустились по бревенчатой лестнице к морю и сели на песок. Отец подслеповато всматривался в линию горизонта, которая начинала таять, смешивая небо и воду, величественные волны лениво крались к берегу, и вдруг шумно захлестывали его прибоем, и земля дрожала, и в небо летели брызги, песок под ногами был влажен — Мари-Аликс сняла туфли и осталась босиком, и в воздухе чувствовалась соль. Девочка оглянулась на отца — он будто задремал, успокоенный игрой волн и тишиной, и их одиночеством на двоих, и лицо его в этой дремоте разгладилось, синеватая мгла наступающей ночи сделала его моложе на несколько лет, и будто загадочнее.
Мари-Аликс побежала к волнам, спотыкаясь и проваливаясь в песок, неумело встряхивая руками, она бежала до самого океана, который никогда не видела раньше, и прыгала в волны, и от волн.
«Я не умею радоваться», — подумала она, запыхавшись. «Все девочки умеют, а я не умею». И, словно для того, чтобы доказать самой себе, что умеет радоваться, она начала отплясывать какой-то безумный танец, в котором ее руки чертили в воздухе плавные фигуры, а ноги взлетали вверх и вниз в безумном ритме. Пару раз она падала, и снова вставала, прыгая, как картонный заяц на нитке, и в ее танце не было ни ритма, ни последовательности, ни красоты, в нем было только желание радоваться, радоваться во что бы то ни стало. И она радовалась, прыгала и радовалась, и океан лизал ее ноги, наступая, или, откатываясь, сшибал с ног.
Она услышала, как пробудившийся отец позвал ее домой. Они шли молча, и Мари-Аликс ежилась, чувствуя прикосновение к коже мокрых штанин, и песок шуршал у нее между пальцами ног. Ночью она уснула спокойная, и Фло могла сколько угодно смотреть на нее своими тревожащими глазами с тумбочки брата — с ней был океан, и океан был ее другом, он снился ей всю ночь. Ей чудилось, будто он вдруг стал худощавым и забавным месье в черной шляпе, который пришел к ней в гости, чтобы выпить чаю, и они сидели с Океаном за столом в саду, и пили чай с бисквитом, и Океан очень хвалил здешний воздух, велосипеды и художников. Ей снилось также, что она растет, и ее тело тянется к небу, и она будто слышала сквозь сон, как поскрипывают ее кости, прорастая в теле, и скоро, казалось ей, она станет совсем большой, такой же большой, как папа. И Океан застенчиво похлопывал ее по плечу, наблюдая, как ее голова тянется к небу, и играл на старой скрипке, в которой выветрились все ноты, кроме нот «ре» и «до».
Сюрен, 2010
