Все мы любим наш Париж, даже слишком. Даже те, кто спят и видят, как его отмыть, причесать, приручить или, если не получится, забыть о нем, как о кошмарном сне, умотав отсюда туда, где горластые чайки и цепи якорей гремят в порту. Да, и они тоже, эти потенциальные беглецы, любят этот всякий-разный, такой-сякой Париж. Даже если не хотят себе в этом признаться.

Этот город, в котором есть свой стиль. Вернее, стиль этого города – в отсутствии стиля. Это когда ты взяла из гардероба первое попавшееся, оделась, не глядя, и пошла так на свидание, на работу или просто слоняться по улицам (flâner). Такой вот образ. И все это вроде бы не сочетается, и любая китайская или славянская модница, глядя на такое, скривит губы, а ты – ничего, тебе так хорошо, и вдруг оказывается, что это и есть – стиль, тот самый парижский стиль, и в этой разрозненности, небрежности и китче, есть задумка, образ, единство. Вот это – так по-парижски. Не заморачиваться.

Париж – город демократичный, взбалмошный и строгий одновременно. Этот город немного женский, он как прическа парижанки, о которых говорят всем известное – выходит из дома с такой дикой копной волос на голове, как будто только что выбралась из постели, где занималась любовью.

И эта взбалмошность – во всем. Ну да. Я сейчас, конечно, не о парижанках и даже не о духе города. Я сейчас о сервисе. Иначе совсем унесёт в сторону.

Наверное, только здесь, в Париже, сервис – это не когда «клиент всегда прав», или «клиент хотел бы быть прав», это город, где «клиент умоляет взять деньги за сервис, которого он так и не получил». Где ты чуть ли не извиняешься, прося винную карту после двадцатиминутного ожидания. Где ты улыбаешься улыбкой мученицы официанту, который опрокинул на тебя кипящий чайник, соус или соль, и говоришь: «Месье, ничего страшного!» Вот что такое парижский сервис.

Наверное, только здесь  в дорогом бистро в сердце города, где ты платишь 9 или 15 евро за бокал шардоне, если вдуматься, цена неслыханная для провинции, неулыбчивый официант нервно смотрит на тебя в замешательстве, когда ты с улыбкой спрашиваешь его о свободном столике.

И он указывает тебе на этот столик на террасе. Широким жестом, от всей души. Хмуря брови и без тени улыбки. Чтобы ты, упаси бог, не подумала, что он тебе рад. Указывает даже не рукой, а метлой, которую изо всех сил сжимает в руке. Как флаг первопроходца в «оставь надежду, всяк сюда входящий». Той самой грязной метлой, которой только что подметал террасу.

Кто знает, может, он и сам только что выбрался из постели той взлохмаченной парижанки, до сих пор вспоминает ее запах и вкус, и эта взъерошенная метла, которой он указывает тебе путь к святому Граалю – бокалу белого, который порой так нужен в пятничный вечер, эта взъерошенная наглая метла напоминает ему о бурных полуднях и терпких ночах. Эта метла ему – и дочь, и возлюбленная, и мать. Он прижимает к себе эту метлу, как драгоценность. А ты? Ты всего лишь клиентка, которая мешает ему соблюдать свой долг стража. Метлы.

Если ты не парижанка, ты можешь до глубины души возмутиться этой метле, оскорбиться ее виду. Тебе может показаться, что эта метла насмехается над тобой, что официант насмехается над тобой, что тебя не уважают, с тобой не считаются.

Однако, в твоём мире все иначе. В Париже все иначе. Ты не обращаешь на это внимание. Не заморачиваешься.

Официант указывает тебе метлой на столик. А что ты? Что же ты? В ответ на эту метлу?

Ты всего лишь поднимаешь бровь, смотришь на него в упор, на этого гребанного официанта, потом на метлу, потом на столик, потом снова на метлу, и говоришь с чисто с парижской ироничной вежливостью, о которой ходят легенды:

“Благодарю вас, месье. Вы весьма любезны”.