В Париже совсем чувствуется весна. Она витает в воздухе, ее тонкие ароматы, легкие как шлейф шелкового платья, струятся по улицам вечного города, пробираются через маски, шарфы и непослушные пряди волос. Я иду по городу и чувствую – вот оно, то мгновение жизни, в котором чувствуешь себя живой, в котором каждая клетка тела вибрирует от радости. Вот оно мгновение, в котором я вся вибрирую от радости, счастья, наслаждения жизнью, и все больше ощущается, что все вокруг – это свет, и я – это все, и все – я.

Я знаю, что все отныне будет по-другому. В который раз все будет по-другому, но сейчас ещё более по-другому чем раньше. Все глубже и глубже становится для меня мир, все глубже и глубже становлюсь в нем я, и нет такой точки, за которою можно было бы не дойти, потому что дна нет в этом мире, а есть только многомерность, и свет, из которого все вышло и куда все вернётся.
Впрочем, этот свет можно было бы назвать и тьмой.
Вот как писал об этом Арсений Тарковский, который многое понял, лучше об этом и не скажешь, и теперь так ясно и ещё более ясно, так глубоко и ещё глубже, осознаю я.

На свете смерти нет:
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.

Живите в доме — и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом,-
А стол один и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподымаю руку,
Все пять лучей останутся у вас…

Арсений Тарковский