Я знала, что в Венеции туристы передвигаются толпами, и знала, что в некотором смысле всё это Диснейленд. И хотела за этой туристической мишурой и средневековым реквизитом разглядеть туманную обречённую Венецию, призрак города.

Но и сам этот аттракцион далеко не так прост, как я думала.

Венеция довольно властно распахивает перед тобой свои сундуки палаццо и бросает тебя в лабиринт узких улиц, сначала ты двигаешься медленно и рассматриваешь детали: маленькую скульптуру Мадонны в нише, питьевые фонтанчики, тельняшки гондольеров.

Хотела за этой туристической мишурой и средневековым реквизитом разглядеть туманную обречённую Венецию, призрак города.

Екатерина Владимирова

Ты заходишь в церкви Сан-Поло и Фрари, смотришь и Беллини, и Тинторетто, и Тициана. Но вот уже навигатор бьётся рыбкой в руке, и ты ловко бежишь с одного моста на другой, расталкиваешь других туристов, выскакиваешь на кампо, кампьелло, пишину, пьяцетту и, наконец, пьяццу.

Мимо оголтело несутся витрины с масками чумных докторов, куклами, перьями, магнитами, муранским стеклом. Под ногами – брусчатка, усыпанная конфетти после недавнего карнавала.

Уже основательно захмелев от всей этой свистопляски, ты берёшь себя в руки и наутро встаёшь затемно, чтобы в рассветных сумерках идти по гулким пустым улицам, видеть, как воздух отделён от воды – серебряной, ртутной линией, смотреть, как недвижимы на зелёной воде ещё зачехлённые лодки, как красивы – ещё не в полную мощь, не освещённые солнцем – терракотовый и медный, винный и охра, чёрный и карминный.

Большое удовольствие – прийти на рассвете на Сан-Марко и увидеть почти пустую площадь, пепельный дагерротип. Наблюдать, как слетаются туристы и голуби, смотреть на крылатых львов и колонны, увенчанные длинными странными хвостами и, наконец, на красное золото солнца в арочных проемах дворца Дожей. Вернёшься сюда днём и не узнаешь площади в толпе.

Венеция и вправду тонет, уровень воды поднимается, вода из лагуны размывает фундаменты зданий, стены в буквальном смысле растворяются, зеленые водоросли оплетают каменные ступени. Прямо напротив Сан Джордже Маджоре и у твоих ног – покачиваются гондолы под синими одинаковыми чехлами. Гондолы выглядят торжественно и несколько устрашающе: всегда чёрные, узкие, длинные, больше всего напоминающие лодку Харона. Но синие ночные чехлы немного снижают градус.

Уже основательно захмелев от всей этой свистопляски, ты берёшь себя в руки и наутро встаёшь затемно, чтобы в рассветных сумерках идти по гулким пустым улицам, видеть, как воздух отделён от воды – серебряной, ртутной линией, смотреть, как недвижимы на зелёной воде ещё зачехлённые лодки, как красивы – ещё не в полную мощь, не освещённые солнцем – терракотовый и медный, винный и охра, чёрный и карминный.

Екатерина Владимирова

Венецианцы пытаются запретить большим кораблям заходить в лагуну, пытаются строить дамбу, чтобы спасти дома от наводнений, но сроки запретов и строительства всё время сдвигаются куда-то в туманность. И есть в этой обречённости Венеции на гибель – и ужас, и сладость, и зеленая медная вода нехотя отступает, обнажая тлен и разрушение. По воде расходится тонкая белая паутина пены, и сама вода словно повторяет мрамор, который она так силится поглотить.

Мраморные перила под руками, рельефы, лепнина, ангелы, святые, кариатиды, фронтоны, «оголённые икры балконных балясин» – всего этого становится ужасно жаль, ты не можешь вот так просто это всё потерять. Тем более, что ты только что всё это обрёл, после стольких лет скитаний между ДК Машиностроителей и улицей Карла Маркса.

Бродский пишет в Набережной Неисцелимых: «Ибо город этот для глаз, остальные чувства играют еле слышную вторую скрипку. Немного времени – три-четыре дня, – и тело уже считает себя только транспортным средством глаза, некоей субмариной для его то распахнутого, то сощуренного перископа. Разумеется, любое попадание оборачивается стрельбой по своим: на дно уходит твое сердце или ум; глаз выныривает на поверхность».

И есть в этой обречённости Венеции на гибель – и ужас, и сладость, и зеленая медная вода нехотя отступает, обнажая тлен и разрушение. По воде расходится тонкая белая паутина пены, и сама вода словно повторяет мрамор, который она так силится поглотить.

Екатерина Владимирова

Из Венеции уезжают, за последние шестьдесят лет её население уменьшилось втрое. Работы, кроме обслуживания туристов, почти нет. Для молодёжи в Венеции работает единственный клуб, куда можно прийти потанцевать. В Венецианский университет Ка Фоскари поступают, в основном, ребята с самого юга, из окрестностей Неаполя, а венецианцы разъезжаются.

И это конечно, про то, как постепенно отмирает ткань города.

Так же, как и патина здесь сопутствует меди, а смерть – красоте. Но тому, кто приехал сюда после шести месяцев московской зимы, кажется, что это место огромной силы – пахнет морем и эспрессо, истошно орут жирные чайки, солнце бьёт из-под винта вапоретто. А счастье тебе закачивают напрямую через органы зрения. Я до конца не разобралась в этом механизме, но устроено это каким-то похожим образом.

Идёшь, например, свежим утром вдоль канала, а школьники на заднем дворе репетируют и играют Beatles под звон местных колоколов. На воскресной мессе поют, по улицам ходят белые бенедиктинские монахи и молодые моряки – гардемарины – в чёрных плащах, старик везёт на прогулку свою дряхлую собаку в тележке.

Идёшь, например, свежим утром вдоль канала, а школьники на заднем дворе репетируют и играют Beatles под звон местных колоколов. На воскресной мессе поют, по улицам ходят белые бенедиктинские монахи и молодые моряки – гардемарины – в чёрных плащах, старик везёт на прогулку свою дряхлую собаку в тележке.

Екатерина Владимирова

Рано утром, ещё до всякого открытия, молдаванка, опознавшая в нас русских, приносит нам какие-то местные бутерброды с креветками и граппу. На каждом шагу сушится бельё: цветные ночнушки, штаны, кружевные шторы. На ступеньках дома, выходящего прямо в канал, на тонких ногах стоит изящная белая цапля. На мгновение из-за двери выглядывает рыжий кот и тут же уходит обратно, цапля остаётся на своём законном месте. В то последнее воскресное утро нам выдали такую порцию уже совершенно оглушительного счастья, что я продолжаю сидеть в Джудекке на мостках, уводящих куда-то в лагуну, и уже никогда оттуда не уйду.

Все же Венеция будет тонуть ещё долго, но мысль о том, что лично ты можешь всего этого больше не увидеть (мало ли, мало ли что!) саднит и ноет внутри тебя, не унимаясь. Сегодня мы прилетели, и от тоски я пошла и купила себе тележку для продуктов на колёсах. Катила свои молоко и йогурты по мокрому асфальту и представляла, что везу чемодан.

«Подозреваю, что в раю
 есть указатели "К Сан-Марко",
 и дождь, и шар, парящий ярко,
 и винт, вплетающий струю
 в блаженство, налитое всклянь, -
 и там не поздно и не рано,
 как в стеклодувне на Мурано,
 сушить лирическую ткань».
Алексей Пурин

Фотографии из личного архива Екатерины Владимировой.